Наша история, к несчастью, богата катастрофами и потерями. Целое поколение росло в детдомах во время сталинизма, до и после войны. Остальные росли также в постоянной угрозе потери родителей. Страх потерять близкого, опыт воспитания без отцов, погибших в исторических трагедиях, привели к тому, что многие дети не только воспитывались в «однополой» семье с мамами и бабушками, но само воспитание сводилось к тому, что ребёнок становился центром такой семьи и её основной ценностью.


Опыт голода и лишений научил их тому, что кормить, лечить и одевать своих детей — самое необходимое, в те времена именно это нужно было для выживания. Терять детей всегда невыносимо тяжело, и поэтому в подсознании многих поколений осталось: сытый ребёнок — живой ребёнок. Живой ребёнок — хорошая мать. Только те, у кого всё же погибали дети, знают, как всю оставшуюся жизнь после этой трагедии невозможно освободиться от вины и от вечного вопроса: «А всё ли я сделал, что мог?». Неизгоняемый страх потерять ребёнка приводил к тому, что матери были не в состоянии выйти из младенческого психологического слияния, которое создаёт такую важную для них иллюзию контроля над другим, и продолжали относиться к своим детям как к младенцам, вне зависимости от того, сколько лет им исполнялось.


Полнота трагедии состоит в том, что ни мать в таком случае не развивалась как родитель (она так и оставалась матерью «младенца» и не знала, как растить и развивать взрослеющих детей), ни ребёнок не мог развиваться, потому что любая его автономия или отдельность немедленно подавлялись и искоренялись.


Характеристики матери, не способной выйти из симбиоза со своим ребёнком.


Она сама была воспитана матерью, которая с трудом справлялась со своей взрослой жизнью. Невзрослая, психологически травмированная своими лишениями мать не могла помочь и своей девочке психологически повзрослеть. Когда молодая женщина становится матерью, ей легко быть матерью младенца: купать, кормить, перепелёнывать, лечить, заботиться. Но как только малыш подрастает и хотя бы чуть-чуть перестаёт нуждаться в ней так, как раньше, обретает собственную волю, это вызывает в ней серьёзный внутренний конфликт. Если он превращается в грустное осознавание «мне так трудно его отпускать, понимать, что он уже всё меньше нуждается во мне», то это хотя бы возможный путь к последующему их разделению. Если же молодая мама убеждена, что он ни в коем случае без неё не справится (а на самом деле и она без него), что мир опасен, а ребёнок — чрезвычайно хрупкое существо, то тот волей-неволей может начать ей «подыгрывать», чтобы избавить собственную маму от внутреннего конфликта.


Со стороны вы, возможно, никогда не догадаетесь, что в этой паре мать-ребёнок что-то не так. Даже отсутствие отца никого не смутит, а в таких парах именно так и происходит: отец из семьи каким-то образом удаляется. То ли молодая женщина (иногда с подачи своей матери) бессознательно находит таких, не готовых к отцовской роли и потому с большим облегчением покидающих семью, где на него свалилось столько ответственности, то ли любой оказывается неподходящим и легко проигрывает в этом «триатлоне»: ребёнок, жена, тёща. Будучи не в состоянии соответствовать требованиям этих трёх требовательных людей и не имея возможности по каким-то причинам проявить свою отцовскую волю, молодой мужчина соглашается быть отодвинутым от воспитания ребёнка, а часто, к сожалению, и вообще от бесценного участия в его жизни.


Безусловно, не все матери-одиночки будут слиятельными матерями, но очень многие матери с симбиозом на уровне пограничных или психотических нарушений будут с большой степенью вероятности матерями-одиночками. Просто потому, что наличие отца, включённого в жизнь ребёнка и семьи, способствует прекрасной профилактике развития патологичного симбиоза.


Обе женщины (слиятельная мама и бабушка) выглядят как весьма заботливые и бережные в отношении ребёнка. Они беспокоятся обо всём. О том, чтобы блюда были каждый день свежими и максимально полезными. Чтобы не было сквозняков, мокрых ног, холодного носа, а также любой, даже незначительной опасности, любой, даже небольшой фрустрации или стресса. Символически эта пара мама-бабушка хочет создать и сохранять для ребёнка ситуацию или домладенческую, то есть пренатальную, когда плод ещё находится в материнском животе, и всё, что ему нужно, он получает не затрачивая усилий, или раннемладенческую, когда младенец ещё бессловесен и беспомощен, и мама всё решает за него, угадывая его желания и всячески обеспечивая и обслуживая его комфорт.


Происходит это в том числе посредством бесконечных запретов: «не ходи, а то упадёшь; не лезь, а то покалечишься; не бегай, а то упадёшь; не пробуй, а то не получится; не делай, а то устанешь; в садик не отдадим, а то плохие дети ему сделают больно, ну а плохие воспитательницы за ним непременно недосмотрят». Бессознательно такая мама удерживает ребёнка практически от любого нового опыта и столкновения с его последствиями. Нет нового опыта — нет развития.



Трудно развиваться, не сталкиваясь с новым. Именно поэтому после трёх лет, когда ребёнок уже прожил психическое слияние с матерью, ему часто хочется активно общаться с другими детьми, бывать в других местах. Собственный дом, мама и бабушка начинают быть для него бедной с точки зрения дальнейшего развития средой. Общение с другими детьми и взрослыми развивает в нём самые разные новые схемы приспособления к действительности. В то время как маму и бабушку он уже отлично знает (иногда лучше их самих) и нередко умеет виртуозно неосознанно ими манипулировать, поскольку хорошо к ним приспособился, и бессознательно ощущает высокую важность собственной персоны для этих тревожных женщин. Скука может делать его капризным — он начинает выглядеть как ребёнок, который не знает, чего хочет. Но очень часто он просто не хочет уже ничего из того, что ему предлагает так хорошо знакомое ему окружение. Психика требует впечатлений и нового, для того чтобы развиваться. Пока он мал, она ещё требует.


Но слиятельный родитель часто сам боится нового — любая новая, необычная ситуация его напрягает. Всё неизведанное кажется ему достаточно угрожающим, опасным. И поэтому рождаются эти слова и посылы: «не ходи, не лезь, не пробуй». Эти запрещающие послания не только снижают возможности детского развития, но и создают у ребёнка ощущение себя хрупким, неспособным обойтись без маминого участия, заботы или подсказки. А представление о мире при этом формируется как об опасном, непредсказуемом или, точнее, предсказуемо сложном, угрожающем и недружелюбном месте.


Тем самым мать, опять же бессознательно, закрывает ребёнку доступ в мир без неё, иногда реально приговаривая: «Кто ещё, кроме матери, о тебе так позаботится? Кто ещё тебя так полюбит и защитит?» Постепенно ребёнок начинает понимать, что «мир» — это не то, что за окном, за пределами его города или даже страны. А мир — это наш дом, наша семья или детско-родительская пара. Всё остальное не только не важно, но и опасно, и уж точно не стоит того, чтобы исследовать, узнавать, находить там ещё какие-то важные отношения или получать какой-то опыт. Ребёнок начинает бессознательно «подыгрывать» симбиотической семье и вскоре уже сам не хочет исследовать новые площадки, приспосабливаться к новым местам и коллективам.


В 10–15 месяцев он ещё совсем маленький малыш, только начинающий передвигаться самостоятельно, но при нормальном развитии он уже сталкивается с самоопределением, инициативой и риском, который влечёт за собой автономия. Но маму, находящуюся в симбиозе, все эти процессы будут в значительной мере пугать. Она не заинтересована в развитии его автономии, ей не нужно и опасно его самоопределение, а инициативу, направленную на изучение мира, ей тоже весьма невыгодно поддерживать. Ребёнку ничего не остаётся, как считывать отношение матери к его автономии и в случае её недовольства или ещё более резких реакций и чувств отказываться от этих попыток или испытывать серьёзную вину за само желание хотеть быть хоть в чём-то другим. Ведь для любого младенца мама — сверхценный объект, а уж слиятельная мама — тем более.


Чем более хрупким и зависимым от материнского участия он себя ощущает, тем больше он держится за свою семью, тем более неуверенно он чувствует себя в мире, тем больше укрепляется их симбиотическая связь. Ребёнок начинает быть очень восприимчивым к эмоциональному состоянию матери, потому что она становится и часто пожизненно остаётся сверхценностью, потеряв которую, теряешь целый мир, то есть практически гибнешь. Ведь если мать-ребёнок становятся, по сути, единым психическим организмом, то болезнь или гибель одного автоматически вызывает болезнь или гибель другого.


Таким образом, стимул освоения нового оказывается заблокирован, и ребёнок большинство своих эмоциональных сил вместо развития направляет на обеспечение симбиоза. Все объекты теряют значение, важным остаётся только самочувствие, физическое и эмоциональное состояние матери. При этом оба участника симбиоза теряют связь с собой, размывают свою идентичность. «Я» становится не только не важным, а даже опасным. Все их силы направлены на значимого другого. Так создаётся негласная порука: «Давай ты будешь думать обо мне, а я — о тебе». Так создаётся круг заботы, в котором каждый должен негласно заботиться о другом. Но прямая забота о себе или прямая просьба немыслимы.


Любые попытки каждого из участников симбиоза думать о самом себе будут возмущать, обижать и восприниматься как серьёзное нарушение этого негласного договора. Таким образом создаётся такое размытое «мы», в котором любые попытки отделить «я» от «не я» будут восприниматься как серьёзная угроза. В таком симбиозе отдельная жизнь «убивается» ради сохранения жизни слиятельной пары.


Как это выглядит? Поначалу ребёнок бессознательно считывает мамины реакции или встречается с прямым опытом: «Когда я злюсь, мама страшно обижается; когда я ей отказываю, она вообще впадает в истерику или отвергает меня; если я вежлив со всеми, то она довольна. Если приходят подруги бабушки, я пью с ними чай, смиренно слушаю их разговоры и терплю, когда они меня щипают за щёки, то мама и бабушка гордятся мной и счастливы. И ещё они все время обсуждают, насколько опасно жить. То одного мальчика украли, то другой потерялся, то детей забирают и продают на органы, то кругом маньяки... Конечно, мне ничего не остаётся, как максимально соответствовать их ожиданиям, а иначе как же выжить в этом странном и угрожающем мире, если они меня покинут?»


Постепенно эти двое всё больше становятся похожими — не только по характеру, даже внешне. Начинает казаться, что как будто бы эта пара и правда образовалась без участия третьего. Как будто один образовал другого «почкованием».

Знаете, что будет происходить потом? Ничего. Всё так и останется. Будут идти годы, ребёнок будет расти и даже по-своему развиваться. Его вынуждены будут отдать в школу — всё-таки у нас всеобщее образование, и не учить детей противозаконно. Впрочем, конечно, слиятельная мама или бабушка будут всё равно «держать руку на пульсе» и, по сути, будут учиться вместе со своим чадом, выполняя с ним бок о бок все домашние задания, а иногда и вместо него (ну какая разница, кто напишет сочинение, — у них они всё равно лучше получаются, а дитю спать пора ложиться). Учиться он будет, конечно, не потому, что ему на самом деле интересно или важны знания, и даже не за хорошие оценки, а для того, чтобы мама с бабушкой были довольны.


Сейчас всё большее число родителей (слиятельные особенно) считают современную школу чрезвычайно опасным местом, и некоторые хотят обучать своих детей дома. При этом решении, как им кажется, всё происходит очень удачно: ребёнок под контролем, на него никто посторонний не влияет. Всё так, наверное, много плюсов, но ребёнок защищён от нового, иного, нежели тот, что он получает дома, опыта. Какую при этом ребёнок платит цену, когда у него смешиваются две важные роли в голове — матери и учителя? Ведь приобретая учителя, он хотя бы на время, но теряет мать. А когда он не выстраивает иных вертикальных (с другими взрослыми) и горизонтальных (с другими детьми) связей? Хорошо ли это? Для здорового и полноценного ребёнка это, конечно, потеря.


Такие родители не всегда осознают, что таким своим выбором они сужают его последующий выбор. Когда он вырастет, ему, возможно, трудно будет работать в коллективах, он бессознательно будет стремиться выбирать работу на дому. И в этом, разумеется, нет ничего плохого, просто возможностей очевидно меньше. А жизнь разная: чем гибче психика, чем больше разных возможностей есть у человека, тем легче жить.


Слиятельному родителю, напомню, чем меньше происшествий, тем лучше, потому что вовлекаться в дела ребёнка и помогать ему встречаться с таким разным (а не только опасным и угрожающим) миром требует усилий, опыта и способности переживать, которых у симбиотического родителя часто нет. Вся его бессознательная родительская схема выстроена на профилактическую ликвидацию неожиданных происшествий, непредвиденных встреч, новых опытов. Всё, что требует вложения сил, вызывает переживания, обостряет их и так высокую тревогу и неуверенность в себе.


Поэтому они оберегают своё чадо от того, чего очень боятся сами. Надо сказать, что в этом есть резон. Детям весьма трудно встречаться с новым, если потом не на кого будет опереться, не с кем обсудить, проанализировать, пережить. Особенно если родитель в этом деле не будет опорой, поддержкой или просто тем старшим из рода, который через это прошёл. В этом случае достаточно быстро и ребёнок отказывается пробовать новое, особенно если не с кем его пережить, а в слиятельных семьях часто и не с кем: те, кто есть, слишком переживают, все иные отодвинуты далеко за пределы семьи.


Попытки такого ребёнка заводить дружбу или к кому-то сильно привязываться даже в детстве вызывают бурю эмоций у самых важных в его жизни людей, а уж в более зрелом возрасте опасность его таких чувств и привязанностей для слиятельного родителя многократно возрастает. Конечно, любить и дорожить он должен только ими. Поэтому не только крепких и давних друзей не появится у такого ребёнка, но и ярких увлечений, очень любимой работы, интересных хобби. Ибо если этому позволить быть, то энергия любви и привязанности начнёт утекать из симбиоза, а это всё же весьма опасно. Вся энергия заботы, вовлечённости и участия должна оставаться в священном «мы»-круге.


Если у ребёнка мало других значимых людей, то он не только не приспособлен к самым разным отношениям и обстоятельствам, но и мало знает себя, потому что значимые близкие всегда отражают его одним и тем же способом. То есть ребёнок будет знать о себе только то, что ему будут говорить о нём же его близкие. Увидеть себя шире и объёмнее при симбиозе у него не получится. Ему никто не позволит и не сможет предоставить такую возможность.


Разнообразие контактов или событий сталкивает нас с разными частями себя. С кем-то важно быть нежным и аккуратным, с кем-то стоит быть устойчивым и держать удар, кому-то можно довериться, а с кем-то важно строго придерживаться формальных правил, кого-то стоит обходить стороной. Разнообразный опыт, получаемый ребёнком в саду или школе, позволяет ему подготовиться к тому, что в жизни будут встречаться разные люди и ситуации, и ему не только нужно будет определять, кто с ним контактирует и с какими намерениями, но и выбирать адекватную модель ответного поведения. И, конечно, гораздо безопаснее учиться делать это в ту пору, пока ты сам ещё мал, и родители ещё рядом: послушают, помогут, обсудят, посоветуют.


У детей слиятельных родителей выбор сужен: они, вырастая, так же, как и их мамы, стараются не соприкасаться с новым, выбирая часто скучную, но зато безопасную жизнь, максимально предсказуемую и простроенную. Бывает так, что они всё-таки сталкиваются с разными жизненными обстоятельствами, и эти встречи им дорого обходятся: сильными переживаниями, стрессами, кризисами, срывами по здоровью. Потому что с детства их скорее уберегали от этого, а не учили тому, как преодолевать и справляться.



После оконченной так или иначе школы происходит поступление в институт. Даже догадываться не надо, чтобы понять, каким способом будет выбрано высшее учебное заведение. Некоторые мамы или бабушки так и говорят, например: «Иди на врача, сынок, — будешь мне уколы ставить» или «Лучше быть поближе к продуктам, торговля — это хороший выбор». Иногда такие дети продолжают династию — не потому, что склонны именно к этому делу, а просто потому, что в этой профессии всё понятно. Бабушка или мама уже прошли похожий путь — они всегда рядом, помогут, подскажут, подправят. Никаким детским амбициям или способностям и талантам, не одобряемым слиятельным родителем, ходу не будет. Заявка на успех будет бессознательно отвергнута. Потому что успешный взрослый ребёнок — сильный ребёнок, он может обходиться и без мамы, он может строить свою жизнь, свою карьеру, в конце концов он может превзойти своих учителей и родителей.


И вот для выросшего ребёнка наступает пора заводить семью. Как вы думаете: может ли кто-то третий вклиниться в эту крепкую слиятельную пару или надолго в ней задержаться? Полагаю, что вы уже знаете ответ. Конечно, любая невеста или жених будут немыслимой угрозой для симбиоза. Сама мысль, что ребёнок будет любить ещё кого-то, для симбиотического родителя невыносима. А уж если он вообще уйдёт из семьи «к этой хищнице» или к «этому странному, не внушающему никакого доверия типу», то это вообще трагедия. «Только через мой труп!» — говорят такие мамы. И уж конечно, никто не согласится убить собственную мать ради какой-то женитьбы или замужества. Поэтому вступление в брак без хотя бы «сквозь зубы» полученного согласия матери невозможно. И даже в этом случае накануне свадьбы такая мама непременно сляжет в больницу, потому что, во-первых, так будет психосоматически переживать угрозу разрыва и потери, во-вторых, бессознательно напомнит сыну или дочке, кого на самом деле ей следует крепче всего любить.


В редких случаях такие выросшие дети всё же оказываются женаты, но быстро понимают, что с мамой никакая жена не сравнится. Никто не в состоянии так о них заботиться, так их понимать, как мама. Тем более что резко ухудшающееся мамино здоровье будет приковывать всё внимание к родительскому дому, и никакой жене это не понравится. Как не понравится такому сыну всё время чувствовать вину перед несчастной и болеющей родительницей и тревогу за их с ней отношения.


В редких случаях уже пожилая, стремительно теряющая здоровье мама согласится на брак своего сына с какой-нибудь доброй женщиной, «чтобы было кому за сыночком ухаживать после моей смерти». Таким образом он просто меняет одну материнскую фигуру на другую, так и не познав в жизни так много... собственно самой жизни, себя, разных возрастных этапов и тех прелестей и задач, которые они несут в себе. Взрослая дочь слиятельной матери, скорее всего, останется с ней рядом навсегда. И что в остатке: непрожитая жизнь, нереализованный человек, тоска от несовершённых задач, в лучшем случае депрессия, в мужском варианте чаще — алкоголизм.


Так отнимается, а потом и добровольно отдаётся ради слияния чужая жизнь из-за страха потерять её. Трагедия свершилась, занавес. Как вы понимаете, родитель с таким патологичным слиянием никогда за помощью не обратится, потому как выход из такого симбиоза не предусмотрен. Взрослому ребёнку как-то ещё можно помочь, при условии, что он решится на такой отчаянный и мужественный шаг. И путь это будет не проще покорения Эвереста.